Старообрядчество больше всего и чаще всего упрекают в «обрядоверии», то есть в упрямом поклонении обряду больше даже догмы. Их уважение к обряду склонны считать чуть ли не идоло­поклонством.

Но, в самом деле, неужели обряд — что-нибудь несущественное, мало нужное в порядке духовной жизни? Мы уже писали коро­тенько о смысле обряда в первой статье. Говорили, почему старо­обрядчество должно было «духом восстать» против кощунственно­го покушения на святыню обряда. Теперь хочу сказать, для ста­рообрядческой молодежи главным образом, в чем смысл обряда.

Что такое обряд?

Это — «оболочка», одежда догмы, — говорили мы. Теперь продолжим немного иначе: это — закрепленная духовная жизнь, сильный момент христианской жизни, великое мгновение, остановленное, так сказать, навеки, в целях духовного воспитания.

В первой христианской церкви существовало общение во всем, люди имели все общее, и не было между ними нуждающихся… И вот настроение этих святых дней создало святой обычай, или об­ряд «агап» — вечерей любви.

Все христиане того времени были в постоянном любовном еди­нении: не только имущественно, но и сердце и душу они имели одну (Деян. гл. 4).

Святое настроение и «агап», и этого общения душ, закрепилось в одном сложном обряде, системе обрядов в литургии и вообще в богослужении.

Литургия в своих обрядах — вся символичное осуществление молитвы Господа к Отцу: «Да все едино будут... яко же и мы» (Ин. 17. 11, 21). В древности и самая литургия носила название «таинство общения», а Кирилл Александрийский прямо называет ее общей связью, соединяющей всех.

«Литургия, — пишет Н.В. Гоголь, — нечувствительно строит и создает человека, и если общество еще совершенно не распалось, если люди не дышат полною, непримиримою ненавистью между собой, то сокровенная причина тому есть система обрядов — Божественная литургия, напоминающая человеку о святой небесной любви к брату».

Но литургия — нечто великое, необычайно глубокое. Но возь­мите что-нибудь помельче, если позволительно так выразиться.

Возьмем такой некрупный обряд, как, например, «поклоны».

Зачем это чисто механическое движение?

Но вот рассказ «Луга духовного» на эту тему (в нашей свободной передаче).

Однажды пришел к авве Иоанну крестьянин и, рассказав про свою крайнюю нищету, просил у него в долг номисму (4 р.).

Старец сжалился над ним и занял денег в обители. Однако прошло два года, и крестьянин не являлся.

Блаженный авва между тем узнал, что крестьянин ведет бес­печную жизнь и не радеет о своей семье. Долго думал старец, как помочь горю. Призвав своего должника, он сказал ему:

— Возврати же мне долг, брат!

— Видит Бог, нечем мне заплатить тебе!

— А я вот помогу тебе уплатить. Теперь еще не скоро насту­пят полевые работы...

— Что ни прикажешь, я все исполню.

— Когда только ты будешь свободен дома, приходи сюда и клади по тридцати поклонов, я буду давать тебе за всякий раз по керате (18 к.).

И стал крестьянин очень часто приходить в монастырь и вмес­те со старцем класть земные поклоны.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивали старца. — Полезны ли для крестьянина одни земные поклоны? Ты бы лучше вра­зумлял его… Мы думаем, что он христианин и сам знает свои обязанности.

— Духовная жизнь в нем угасла. Молитва оживит его веру и дух благочестия.

— Но ведь он пока кладет только поклоны.

— Плоду предшествует цвет, цвету — лист, листу — почка и оживление ветвей… Не знаете ли, что дар молитвы — плод? Много нужно потрудиться, пока этот плод созреет. Поклоны — это первая окопка деревца… Человек не мертвое орудие, а живое существо: среди поклонов проявятся начатки молитвенного духа… По капельке малой, малой, как живительный дождь, сни­зойдет молитвенный дар… Как тому, кто не знает алфавита, вы дадите читать книгу?

И старец доказал свою правоту делом и продолжал упраж­нять крестьянина в поклонах. Когда бедняк был голоден, старец делил с ним братски трапезу и отпускал его домой, нагрузив су­харями на все его семейство. Это было до тех пор, пока не со­ставилась сумма в двадцать четыре керата. Крестьянин возвра­тил долг старцу. Но мы видели и потом этого крестьянина у старца. Он приходил уже добровольно молиться с ним… В деньгах крестьянин перестал нуждаться, потому что с той поры начал трезвую, трудолюбивую жизнь.

Поклоны — этот «маленький» обряд — вскрыли своей внут­ренней силой спавшее в душе сознание греха.

А другие обряды?

Глубоко содержание обрядов крещения. О них мы поговорим когда-нибудь отдельно.

В пасхальном богослужении, например, есть обряд христосова­ния. И кто знает, сколько душ «растопилось», сколько гневных движений растаяло в этом обрядовом поцелуе!

Накануне поста есть обряд прощения… Какую силу примирения таит этот обряд в себе!

А обряд брака, т. е. таинство брака в обрядовой стороне: какое откровение о семье дано здесь — имеющим уши слышать!

Но как? Каким образом происходит такое влияние обряда?

Я объясняю это так. Обряд в свое время создан великой мыслью, огромной духовной энергией, подъемом любовного на­строения. Но всякая энергия всегда сохраняется по закону, так сказать, «сохранения духовной энергии». Как теплота, духовная сила обряда сохраняется в нем в скрытом состоянии.

Есть хороший рассказ Короленко «Мороз».

Это — фантазия. Автору кажется, что иногда от мороза слова замерзают, но вот пригреет солнце, думается ему, — и оттают слова, и войдут в души святой силой.

В обряде застыли «слова» — святая сила.

Для человека, которого еще не пригрело солнце благодати, они мертвы, безжизненны, но и для него они могут проснуться, «ожить».

В обряд нужно вглядеться, войти вглубь, чтобы его сила ожила для сердца.

Равнодушные к самой религии, посещающие храм только урывками, остающиеся в нем всего на несколько минут, естествен­но, глухи к тому, что скрыто за одеждой обряда, и не бывают в состоянии постигнуть его существо и дух. Это люди «душевные», а не духовные, и над ними сбываются слова св. Апостола: «Душевен человек не приемлет яже Духа Божия: юродство бо ему есть, зане духовне востязуется» (1 Кор. 2. 14).

Говорят, что обряд устарел, обветшал.

Допустим на минуту. Но и тогда он свят, как мертвое тело покой­ной матери, которое мы целуем с не меньшей нежностью, чем живое.

Это — ступени, по которым, — скажем словами Мережковского, — мил­лионы шли к Богу.

Пусть, — снова допустим, — обветшали ступени, все-таки целуй их, лобызай след от ног святых миллионов.

Но мог ли устареть и умереть обряд в самом деле?

Конечно, нет. Его душа вечно жива.

Разве только мы можем умереть для обряда.

Нельзя забывать то, что сказано о происхождении обряда:

«Обряд не может убивать духа. Дух создал его, и, как воспо­минание о прежде пережитом религиозном настроении, он снова будит это настроение, и, если душа не спит, внешность и обряд снова одухотворяются для человека и становятся для него силой животворящей».

Не нужно забывать, что обряд, как сказали мы, «видимый по­кров незримой тайны, незримой истины, живое тело живой души», вместе с тем есть, повторяем, «те ступени, по которым миллионы верующих века и века восходили к Богу».

«Это одно уже должно было сделать их навсегда не только святыми и дать им навсегда силу благодатного освящения. Свя­тая мысль, молитвенная деятельность, исторически так тесно соединилась с обрядом, что уничтожить обряд (если бы даже это было возможно психологически) — значит разорвать ряд дра­гоценнейших ассоциаций, значит подвергнуть опасности самую мысль, связанную с обрядом и выраженную в нем, значит убить и молитвенную деятельность».

«Несли сосуд с драгоценною жидкостью. Все падают перед ним ниц, все целуют сосуд, заключающий эту драгоценную, живящую всех влагу, но восстают люди и начинают кричать: «Слеп­цы, чего вы сосуд целуете, дорога лишь живительная влага, в нем заключающаяся, дорого содержимое, а вы целуете стекло, простое стекло и стеклу приписываете святость… Идолопоклонники, бросьте сосуд, обожайте лишь живящую влагу, а не стекло». И вот разби­ли сосуд, живящая влага разлилась по земле и исчезла в земле, разумеется... Сосуд разбили и влагу потеряли…»

Эта прекрасная легенда направлена против врагов обряда.